потом, за поворотом.
— А что, братцы, ежли вдарить наперехват, а? — загорелся Матюха. — Им ведь всё равно за Верхами перебредать на нашу сторону. Они сюда, а мы — вот они!
— Поесть бы сперва… — напомнил Никола Зяблов.
— Ладно тебе! Токмо от стола.
— Да где ж токмо?
— Расшеперимся тут с сидорами, а они и пройдут. А встретимся — вместе и поедим. Да и пойдём заодно. Вместе куда веселей-то. Считай, в Ситном половина усвятской родни. Ну что, братцы? Как, Касьянка? Ты ж Никифора хотел повидать.
— Я что — я на телеге.
— Как командир поглядит, — вяло согласился Никола.
Доложили лейтенанту. Тот внимательно посмотрел за реку, сказал, что если это действительно ситнянские, то их должен вести его хороший приятель, тоже уралец, лейтенант Фарид Халидуллин, и что он, в общем, не возражает против такого манёвра. Правда, некоторые были недовольны хлопотной затеей, но большинство обрадовалось повидать своих, и лейтенант снова объявил построение, добавив, что там, на перекрёстке, будет объявлен большой привал, можно будет распрячь лошадей, сходить на речку искупаться.
Двинулись краем обрыва, прямо по целине, стараясь не выпускать из виду ситнянскую колонну. Тем более что трава оказалась невелика, а главное, не было осточертелой пыли. Однако вскоре, как только обогнули курган и открылся поворот Ключевского лога, выяснилось, что далеко впереди движется ещё какой-то отряд, и, судя по обозу, не маленький. Возникли толки, что, мол, не те ли ситнянские. Если они, то их уже не нагнать, а стало быть, и нечего пороть горячку. Но тут же кто-то усомнился, что для Ситного — деревни в сотню дворов, отряд, пожалуй, великоват и что те, первые, скорее всего из Размётного. И порешили, что ситняки всё же не те, а эти, ближние.
— А и ладно! — обрезал споры Матюха. — Раз пошли, то чего уж гадать. Шире шаг, ребята! Идти так идти!
В Селивановой повозке опять завозился Кузьма, высунулся наружу, сел, потёр кулаками глаза, и Касьян слышал, как тот спросил:
— Где едем, батя?
— Далече уже, служивый. По Верхам едем.
— Ну-у? — не поверил Кузьма. — Вот это дак дали!
— Кто давал, а кто нахрапывал. Чего хоть во снях видел?
— A-а, всякую хреновину. Тот мордатый лектор приснился. Помнишь, который всё брехал: попрут, попрут, на чужой тератории бить будут.
— А и попрут! — кивнул картузом дедушко Селиван, пришлёпывая лошадей вожжами.
— А чего же не прут? — Кузьма сплюнул клубок вязкой слюны за телегу. Так попёрли, аж сами на тыщу вёрст отлетели. Подавай только ноги. То отдали, это бросили. Сколь ишо отдавать да бросать? Чего ж доси не прут?
— Ну дак ежли не попёрли, — передёрнул плечами Селиван, — стало быть, нечем. Нечем, дак и не попрёшь. Не подстрелишь — не отеребишь.
— Ага! Нечем! — усмехнулся Кузьма. — Ещё и не воевали, а уже и нечем! А где ж она, та-то главная армия, про которую очкастый брехал? Где? — И Кузьма, сморщив нос, гуняво передразнил: — «Погодите, товарищи, главные наши силы ишо не подошли». Дак чего ж не подходят — вторая неделя пошла?
— Ты чего зевло этак-то разеваешь? Аж потроха дурные видать. Я тебе не фельдмаршал и сраженьев не проигрывал, чтоб с меня взыскивать. Ты пойди да вон на командира и пошуми. А он послушает, какой ты разумный.
— А меня стращать теперь нечего, — огрызнулся Кузьма и сумрачно уставился на лейтенанта, маячившего впереди поверх колонны. — Дальше фронта не зашлют.
— А на то я тебе так скажу. — Дедушко Селиван, обернувшись, кивнул картузом в сторону мужиков: — Вон она топает, главная-то армия! Шуряк твой Давыдко, да Матвейка Лобов, да Алексей с Афанасием… А другой больше армии нету. И ждать неоткуда…
— Чего это за армия? Капля с мокрого носу.
— Э-э, малый! — задребезжал несогласным смешком дедушко Селиван. — Снег, братка, тоже по капле тает, а половодье собирается. Нас тут капля, да глянь туды, за речку, вишь, народишко по столбам идёт? Вот и другая капля. Да эвон впереди, дивись-ка, мосток переходят — третья. Да уже Никольские прошли, размётненские… Это, считай, по здешним дорогам. А и по другим путям, которые нам с тобой не видны, поди, тоже идут, а? По всей матушке-земле нашей! Вот тебе и полая вода. Вот и главная армия!
Дедушко Селиван шевельнул лошадей, морозно припискнул на них губами и вдруг, поворотившись, осведомился:
— Ты что, Кузьма Васильич, никак оклемался уже? Дак тади, может, со строем пойдёшь? А то ведь этак прямо на губвахту можешь угодить.
— Погожу маленько, — неохотно признался тот. — Башка чегой-то трещит. Закурить нет?
— Закурить у Касьяна проси.
Касьян, услыхав про себя, придержал свою пару.
Разломанно кряхтя, Кузьма перевалился через край телеги и нетвёрдо, будто после затяжной болезни, поковылял к переднему возу.
— Дай-ка курнуть, — потёр он зябко ладони.
— Ты вот что… — Касьян потянулся за табаком. — Ежли голову уже держишь, лезь-ка сюда, за меня побудешь.
— А ты чего?
— С ребятами пойду. А то ноги онемели сидеть. На, держи…
Касьян сыпнул в Кузькины дрожащие ладони жменю махры, бросил сверху свёртыш газеты со спичками и, на ходу надевая пиджак, побежал догонять ополченцев.
— Давай сюда! — обрадованно крикнул Лёха. — А ну, ребята, пересуньтесь, дайте Касьяну место.
Касьян пристроился с краю рядом с Махотиным, подловил шаг и затопал в общую ногу. И радостна была ему эта невольная забота о том, чтобы не сбиться, поддерживать дружный гул земли под ногами.
— А гляди-ка, братцы! — возликовал Матюха. — Обходим, обходим этих-то! Ситников да калашников. Небось напехтерили сидора. Сичас мы вас уделаем, раскоряшных! Куда вы денетесь!
Поглядывая на заречную колонну, неожиданно поворотившую от телефонных столбов на какой-то просёлок и явно косившую на переправу, усвятцы, подгоняемые замыслом, какое-то время шли с молчаливой сосредоточенностью, в лад шамкая и хрустя пересохшей в верховом безводье травой. Но вот Матюха Лобов, мелькавший в третьем ряду стриженой макушкой, пересунув со спины на грудь запылённую гармонь, как-то неожиданно, никого не предупредив, взвился высоко-звонким переливчатым голоском, пробившимся сквозь обычную матюхинскую разговорную хрипотцу:
И эх, в Таган-ро-ге! Эх, в Таган-роге!
Лейтенант, державшийся левой, береговой, стороны и всё время поглядывавший в заречье, удивлённым рывком повернулся на голос и, увидев в руках Лобова гармошку, одобрительно закивал головой, дескать, молодец, земляк, давай подбрось угольку.
И как это ни было внезапно, всё же шагавшие вблизи Лобова мужики не сплошали, с ходу приняли его заманку и, пока только первыми рядами, охотно подхватили под гудевшую басами гармонь:
Да в Таганроге приключилася беда-а-а…
Касьян, ещё не успевший обвыкнуться
